Встреча в Агарисе

[OE-fest]

Название: Встреча в Агарисе
Пейринг/персонажи: Олаф Кальдмеер, Ротгер Вальдес
Рейтинг: PG-13
Категория: джен, броманс.
Жанр: AU, мистика
Размер: миди (5948 слов)
Саммари: Ротгер Вальдес приезжает в Агарис, чтобы увидеться с новым Эсперадором.
Предупреждения: ООС. Кое-какие факты из канона не влезли и были безжалостно выкинуты. Неканоничное описание литтенов. Обоснуй отсутствует как класс.
Примечание: по мотивам заявки «Олаф Кальдмеер становится Эсперадором. Он спасает мир силой своего эсператизма, потому что выморочные абвениатские "повелители" и "раканы" все профукали и довели мироздание до крайности и конца. Олаф - герой. Обоснуй неважно, но если хотите, выписывайте хоть макси. В конце все могут бросать в воздух чепчики и молиться на Олафа. (Необязательно.)» Автор очень извиняется перед заказчиком, но спасти мир именно силой эсператизма не вышло, его просто спасли.

Агарис слепил глаза обилием белого. Белые стены, белые от цветов акации холмы, белое солнце, по-весеннему молодое и задорное, отражалось от белых стен и морской глади. Сожженный морисками город восстановился невероятно быстро. Что впрочем неудивительно. Тот, кто правил им теперь, не любит медлить и не терпит беспорядка и разгильдяйства.
Вальдес ждал, пока к борту причалит шлюпка с посланником Эсперадора и смотрел на город, который никогда не любил, считая его мрачным, лживым, наполненным миазмами лицемерия и фальшивой веры. Впрочем, того города уже не было, он сгорел в пожарах, утонул в крови и был погребен под рухнувшими храмами. Новый Агарис был хоть и строг, но улыбчив, он был полон света и радости бытия, а воздуха, чистого, морского, в нем столько, что кажется, им можно захлебнуться. Но Вальдес все равно не мог его любить. И тому была причина.
Посланник Эсперадора поднялся по трапу и остановился перед Альмейдой и Алвой. У него были очень ясные и теплые черные глаза, в которых отсутствовали раболепия, угодливость, фальшь и фанатизма, все то, что как считал Вальдес, присуще большинству священнослужителей. Были только мягкая вежливость и спокойствие тихой южной ночи.
— Добрый день, господа, — сказал он, вроде бы тихо, но так, что слышно было едва ли не по всему кораблю. — Адмирал Альмейда, Агарис рад приветствовать моряков Талига. Добро пожаловать.
Альмейда сухо поблагодарил, а посланник повернулся к Вальдесу.
— Эсперадор будет рад вашему визиту, господин Вальдес. Он ждет вас. И если хотите… — он кивнул на шлюпку, на которой приплыл.
Вальдес поймал взгляд Альмейды, и тот кивнул в ответ на невысказанный вопрос.
— Иди.
И Вальдес сделал шаг к посланнику, но тот помедлил, встречаясь глазами с Алвой.
— Господин герцог, — ровный до этого голос обрел едва заметные стальные нотки, — вам не стоит сходить на берег.
Опять. Любой жалкий нищий, последняя портовая шлюха, самый страшный убийца или язычник из любой страны мира могут беспрепятственно войти в Агарис, но герцогу Алве, властителю Кэналлоа и регенту Талига, сюда путь заказан.
Алва сжал руку в кулак и, не прощаясь, развернулся и ушел к себе в каюту. Вальдес знал, что там он снова будет пить и терзать струны гитары. Самого же Вальдеса ждал Белый Город и его хозяин.
На пристани, выбравшись из шлюпки, посланник Эсперадора предложил взять повозку, но Вальдес предпочел пройтись пешком. Посланник не возражал. И они оба ступили на мостовые Агариса.
На улицах Белого Города было шумно и многолюдно. Жители и приезжие, служители церкви и торговцы, бедняки и богатеи, аристократы и простолюдины смешались в одну яркую веселую и удивительно доброжелательную толпу. Вальдес шел сквозь нее, впитывая виды, запахи и звуки города, словно наслаждался ароматом вина прежде чем сделать глоток. На самом же деле Ротгер Вальдес по прозвищу Бешеный просто оттягивал такую долгожданную и желанную, но все-таки безумно пугающую встречу.
Но все когда-нибудь заканчивается, и улицы Агариса в конце концов привели Вальдеса и его провожатого резиденции Эсперадора. Ворота охраняли суровые мужчины огромного роста. Светловолосые и светлоглазые, в серых доспехах времен Франциска Великого, но без шлемов, они походили ожившие скалы. И когда Вальдес проходил мимо, ему почудилось, что на головах у них тяжелые загнутые рога, а ноги оканчиваются копытами.
Посланник провел Вальдеса сквозь цветущий сад к массивным дверям.
На ступенях перед ними их уже ждали. Женщина в строгой серой одежде монахини замерла на белых камнях. У нее в глазах плавали звезды и сама она была нечеловечески красива. И Вальдес принес бы ей и ее сестрам самый лучший жемчуг, который только смог бы найти, но она даже посмотреть на него не сможет, не то что взять в руки. И улыбка — это все, что он мог ей подарить.
Монахиня улыбнулась в ответ радостной улыбкой, а Бешеный как наяву услышал ровный и спокойный голос:
— Их оставили в Кэртиане, чтобы они оберегали потомков своих своих создателей, чтобы учили их, чтобы хранили знания и передавали их Повелителям, ибо Кэртиана не должна остаться без защиты. Но они забыли свой долг много Кругов назад, предпочли ему удовольствия и безмятежность жизни среди людей и за счет людей. И теперь они должны служением искупить свои ошибки.
Посланник попрощался, а монахиня повела Вальдеса дальше, через прохладный сумрак коридоров в строгий и простой кабинет.
Нетерпеливое «Войдите» в ответ на короткий стук, и Вальдес на миг ослеп, вступив в залитое светом помещение, — по случаю теплого дня большие окна были распахнуты настежь, и солнечные лучи беспрепятственно заполняли кабинет, а соленый морской бриз игрался бумагами на письменном столе. Монахиня бесшумно исчезала, так и не войдя. Но проморгавшемуся Вальдесу было уже не до нее, и не до светловолосого парня, испуганно застывшего над то ли письмом, то ли указом. Его всецело занимал человек, стоящий у стола.
— Олаф! — он все же не осмелился сделать еще пару шагов вперед.
За него это сделал другой. Эсперадор Торстен, в миру Олаф Кальдмеер, улыбнулся, шагнул вперед и обнял своего давно уже не врага.
Краем глаза Вальдес замечает, как нахмурился от такого вопиющего нарушения этикета уже проглотивший испуг мальчишка.
— Здравствуйте, Ротгер. Стоило бы напомнить вам про правила приличия, но это тоже самое что напоминать кошке — вы все равно сделаете, как вам больше нравится.
— Ах да, простите, Ваше Святейшество, — Вальдес постарался выглядеть виноватым, но получилось плохо, — что я там должен сделать? Опуститься на колени и поцеловать вам руку?
Вопреки собственным словам он не спешил не то, что опускаться на колени, но даже отпускать Кальдмеера. Он всматривался в суровое лицо, ища малейшие признаки серьезности сказанных слов и недовольства его, Вальдеса, действиями, но не находил их. Серые глаза смеялись, сверкая россыпью серебра.
— Для начала хотя бы не называть меня мирским именем.
— Ну уж нет! Должен же хоть кто-то напоминать вам, кем вы были.
— Этого я никогда не забуду, — неожиданно серьезно ответил Эсперадор и все-таки разжал объятия, поворачиваясь к мальчишке за столом.
— Закончим потом, Ричард. Можешь идти отдыхать. Только скажи, чтобы приготовили мне шадди и принесли вина господину Вальдесу, — Эсперадор не спрашивал, чего желает его гость. Он и так знал его предпочтения.
— Да, Ваше Святейшество, — бессменный секретарь и поводырь Кальдмеера быстро и аккуратно привел в порядок свое рабочее место, как-то нарочито, словно бы в укор Вальдесу, поцеловал руку Эсперадору и вышел. А Кальдмеер повел своего гостя к паре кресел и маленькому столику у окна.
— И все-таки я ему не нравлюсь, — констатировал Вальдес, когда они устроились в креслах.
— Ричарду вообще мало кто нравится, — ответил Кальдмеер. — А вы еще и напоминаете ему Алву.
— Южане, конечно, похожи друг на друга, но не настолько же.
— Просто Алва оставил очень сильный и все еще кровоточащий след в его душе. Он мог помочь, — и должен был, — но не стал. Более того, он затеял с мальчиком игру, проверяя его на прочность. Результат… известен.
— Яд в бокале Алвы, убитая беременная женщина, и разрушенная провинция.
— А так же предательство или смерть по его, Ричарда, вине всех кто, был ему дорог.
— И все же он клятвопреступник и убийца.
— Да, но из Ричарда растили не мстителя и даже не убийцу. Его вообще не растили и не воспитывали, из него ковали меч, бездумное, безгласное, тупое и покорное оружие. Но из людей нельзя ковать оружие, — заточить их и научить убивать получается, а вот убирать в ножны и повесить на стену, пока снова не потребуется, уже нет. И сломать и выбросить потом тоже не выйдет, потому что меч, выкованный из человека, не утрачивает ни разума, ни инстинкта выживания. Только вот жить с людьми уже не умеет и делает только то, для чего его ковали, — убивает. И то, что рано или поздно меч убивает и своих «кузнецов» — слабое утешение для других его жертв.
— Вы его оправдываете.
— Нет, объясняю, — покачал головой Кальдмеер. — Сейчас Ричард учится быть человеком. Это долгий, трудный и очень тонкий процесс, которому не стоит мешать.
— Вы поэтому не пускаете сюда Алву? Чтобы не мешал?
Кальдмеер снова покачал головой.
— Нет, потому что самая страшная кара для этого человека — это надежда. Он все еще надеется, что судьбу можно переиграть. Агарис и меня он считает ключом к этому. Когда-нибудь герцог Алва попробует нарушить мой запрет и попробует пересечь границу Агариса. И поймет, что его не пускаю не я, а сама Кэртиана. И тогда надежды не останется. А Ричард надеется, что все еще можно исправить. Он ведь тоже видел, как все должно быть. И для него ключ — Алва. Когда-нибудь они все же поговорят, и он поймет, что ошибался. Уготованная им участь во многом сходна.
— Жестоко, — нахмурился Вальдес.
— Справедливо, — возразил Кальдмеер. — Я ведь уже говорил вам: искупление настигнет каждого. И для каждого оно будет своим.
Вальдес знал и помнил. Потому что сам уже несколько лет не ходил на Гору и не смеялся. Первое было бессмысленно, второе — невозможно. Бешеный разучился смеяться.
Тихо проскользнувший в дверь слуга в одежде послушника поставил на столик поднос с шадди и вином и так же бесшумно выскользнул за дверь. Вальдес успел заметить, что у него огненные глаза и кошачьи когти вместо ногтей.
— Но мы не о том говорим, — Кальдмеер взял в руки чашку с шадди, обхватив ее ладонями, будто согревая их. На тыльных сторонах кистей были видны шрамы, тонкие аккуратные, словно руки пробили чем-то очень острым, а потом вытащили и тщательно залечили раны. — Вы ведь приехали не за тем, чтобы слушать о чужом наказании, друг мой. Как там в море?
Вальдес встряхнулся, взял бокал с вином и начал рассказывать — о море, о Хексберге, о встречах с дриксенскими кораблями, о кесарии, обо всем, что произошло с их последней встречи. А в ответ слушал рассказы о жизни в Агарисе, о смешных и грустных моментах жизни священнослужителей и прихожан, о реформировании Церкви. Иногда разговор соскальзывал на философские темы, иногда на прошлое. Он все длился, длился и длился. До тех пор пока появившийся в дверях Ричард не напомнил Эсперадору о вечерней службе.
Вальдес проводил Кальдмеера до храма, но сам внутрь входить не стал. Ему не запрещали, нет, просто у Бешеного были свои представления о порядочности, присутствие на ненужной и где-то даже неприятной ему церемонии в них не входило. Вместо этого Вальдес пошел в сад при резиденции Эсперадора и гулял там, вспоминая Акону, где все закончилось и все началось.
Там, в Аконе, было страшно. Страшно от присутствия злобной кровожадной твари в обличье женщины, страшно от фанатичного огня в глазах Руперта Фельсенбурга, страшно от зеленого тумана просачивающегося в каждую щель, страшно от могильного холода, страшно от безумного, по-настоящему безумного, Алвы, страшно от того, что никто этого не замечает. Вальдес всегда считал, что не умеет бояться, но в Аконе было страшно.
Тогда он боялся лишний раз вздохнуть, бросить взгляд на бывшего друга, на Селину Арамону, боялся что-то сказать, потому что знал, что будет, видел как объявляли бесноватыми тех, кто пытался бороться, видел, что с ними бывает. Именно там он разучился смеяться.
Те недели он жил от ночи до ночи, черпая скупое утешение в снах. Те сны, тоже страшные, наполненные видениями горящих городов, рушащихся гор, высохших морей и рек, мертвых пустых лесов и голых, без единой травинки, равнин, с колоссальной бесформенной тушей Зверя, высящейся над содрогающимся в предсмертных муках миром, давали как-то ни странно хоть какое-то облегчение, потому что в них не было ни чужого безумия, ни чужой кровожадности, ни чужого фанатизма, ни зеленого тумана, ни могильного холода.
Те сны звали и молили — солью на дне мертвых морей, сухими остовами деревьев, раздробленными в песок скалами, пеплом равнин. Они просили и умоляли, свивали змеями залитые красным закатным светом разбитые дороги, обещая провести по гибнущему миру туда, где все будет хорошо. Туда, где можно будет все исправить. Но Вальдес тогда не поверил и не нашел в себе сил ответить на зов.
А однажды в снах появился Кальдмеер. Он шел этими страшными пустыми и темными дорогами, через гибнущий мир, под пылающим и давящим взглядом Зверя, и к нему на встречу входили астэры. Крылатые эвроты со звездами в глазах, чешуйчатые роняющие слезы наейри, пылающие фульгаты с кошачьими мордами вместо лиц, каменные литтены с тяжелыми рогами на человеческих головах и копытами вместо ступней, — все они смотрели на седого усталого человека, потом нападали на него, наносили ему раны, так, что белая рубашка стала красной, стремились заставить сойти с пути, но в конце концов преклоняли колени и шли за ним. И над ними пылал Закат. А в конце этого страшного пути на Террасе Мечей в Гальтаре стояли вокруг, глядя как выгибается от боли распятое четырьмя мечами тело, которое рвет заживо на части ярость и боль гибнущего мира. И ни астэры, ни Зверь, нависший над брошенным городом, ни синеглазая женщина, стоящая за кругом в окружении тварей с лиловыми глазами, ни ее названная сестра, замершая напротив нее среди мертвецов, не в силах были ни прекратить эти муки, ни уменьшить их. Они просто ждали, и в их глазах, разных, но одинаково страшных, Бешеный видел одно — надежду. Вальдес тоже не мог помочь Ледяному. Он пытался раз за разом, ночь за ночью, но не мог даже подойти к кругу. Ему оставалось только смотреть, как кровь Кальдмеера течет по камням Террасы Мечей алым потоком и впитывается в землю за ее пределами.
Так продолжалось шестнадцать ночей, шестнадцать бесконечно долгих ночей, за которыми следовали тяжелые серые дни, а на семнадцатью из закатного пламени шагнул… Должно быть, это был мужчина, но точно Вальдес сказать не мог — что-то мешало разглядеть лицо и фигуру, — и астэры расступились перед ним. Пришелец выдернул мечи, опустился рядом с Кальдмеером на колени и приподнял окровавленное тело, устраивая голову Ледяного на своем плече. Круг снова разомкнулся, и на Террасу ступили две женщины, ждавшие среди Изначальных Тварей и мертвецов. Синеглазая разорвала свои одежды и перевезла ими раны Ледяного, ее сестра поднесла к его губам чашу с густой черной жидкостью, а потом обернулась и поманила кого-то. Из толпы мертвецов неуверенно вышел молодой парень, почти мальчишка. Он несмело подошел к кругу, помялся немного, но потом решительно вскинул подбородок и шагнул на залитые кровью камни Террасы. Повинуясь властному жесту, он опустился на колени рядом с пришельцем, и тот бережно передал ему Ледяного, а потом поймал взгляд Вальдеса и повел рукой, предлагая оглядеться. Вместо кровавого Заката теперь полыхал золотой Рассвет, а там, где в землю впиталась кровь Кальдмеера, пробивались зеленые ростки. Зверь шумно вздохнул, заставив мир вздрогнуть, и растворился в золотой дымке. Изначальные Твари и мертвецы исчезли будто и не было. А когда Вальдес снова перевел взгляд на Террасу, то обнаружил, что пришелец тоже исчез. А вместе с ним исчезли и две женщины, и мальчишка, Кальдмеер. Остались только потрескавшиеся камни да разрушенные временем обелиски.
И Вальдес проснулся. За окном занимался рассвет. Вальдес оделся и вышел. Что-то звало и тянуло его, делая нестерпимым нахождение в помещении. И только оказавшись на улице Вальдес понял, что не его одного что-то подняло с постели в несусветную рань и заставило покинуть дом. Обычно пустой в это время город был наполнен людьми, как площадь в Олларии в праздничный день. Мужчины, женщины, дети, военные, купцы, ремесленники — все высыпали на улицу. Одни оставались на месте и чего-то ждали, другие шли, словно подчиняясь неслышному зову. Вальдеса тоже тянуло вперед, и он влился в пеструю удивительно тихую толпу. В конце концов зов привел их на восточную окраину города и затих, оставив любоваться поднимающимся солнцем. Многим здесь, в том числе и самому Вальдесу, были привычны ранние подъемы, но нечасто доводилось вот так стоять и просто любоваться восходом, ни о чем не думая и не беспокоясь. Всегда находились дела. Но тогда было странное ощущение, что ничего важнее в мире нет. Зрелище пробуждающегося дня захватило всех настолько, что люди не сразу заметили приближающуюся группу в серых одеждах эсператистских монахов. Впереди всех, держась за плечо парня лет двадцати, шел Олаф Кальдмеер. Вальдес с трудом подавил радостный крик. Он успел многое себе надумать после приснившихся кошмаров. Но Ледяной был здесь, живой и здоровый, и выглядел он лучше, чем в тот момент, когда Вальдес видел его в последний раз в Хексберге. Только волосы совсем побелели да на руке, лежащей на плече парня в одежде послушника, появился свежий шрам, будто ее проткнули мечом.
Не дойдя нескольких десятков бье до собравшихся горожан, Кальдмеер остановился. Остановились и следующие за ним.
Несколько долгих мгновений царила тишина, которую внезапно прорезал дикий женский крик, даже не крик — вой, а скорее визг, страшный, полный злобы и ненависти. Толпа, вышедшая из Аконы, вздрогнула и раздалась в стороны, оставляя пустое место прямо напротив Кальдмеера. Посреди освободившегося пространства, некрасиво сгорбившись, стояла Селина Арамона. Она словно разом утратила всю свою красоту — лицо исказилось, став больше похожим на уродливую морду, волосы растрепались и превратились в один колтун, плечи сгорбились, вся фигура как-то изломилась, потеряв всю грациозность и стать. Она тыкала пальцем в Кальдмеера и визжала.
— Бесноватый! Убейте его! Убейте! Я хочу, чтобы его убили! Убейте-убейте-убейте! Убейте их всех!!!
Но никто не двинулся с места.
Вальдес увидел, как в расширившихся от ужаса глазах парня, стоявшего рядом с Ледяным, мелькнуло узнавание. Кальдмеер же, позволив всем полюбоваться на преобразившуюся Звезду Аконы, совершенно спокойно сказал, заглушив вой Селины:
— Крысам не место среди людей.
И в ответ на его слова сверкнули две беззвучные молнии. Люди испуганно отшатнулись. Одна из молний поразила беснующийся Селину, вторая ее брата, стоявшего на краю образовавшегося круга. Вальдес успел заметить, что внешность Герарда претерпела те же изменения, что и у его сестры, только в меньшей степени.
— Сжечь, — коротко приказал Кальдмеер. Несколько солдат бросились исполнять приказ, а Ледяной добавил добавил, — бесноватых больше не появиться, а те, что есть, придут в себя. Все источники уничтожены и колодцы пусты и запечатаны.
— Неееет! — Луиза Арамона бросилась к телам своих детей, которые тащили солдаты. Ее оттолкнули, и тогда выхватив у кого-то кинжал она ринулась на Кальдмеера. Двое из его спутников, — высокие и массивные, — немедленно преградили ей путь, схватили, обезоружили и бросили на землю. Еще пара солдат, не дожидаясь приказа, подбежала к ней, но была остановлена, голосом Ледяного.
— Нет. Нельзя винить мать за любовь к детям, даже таким.
Кальдмеер подошел к Луизе, опустился на колено, и взял ее за подбородок, заставляя взглянуть себе в лицо.
— Ты хотела лучшего, но забыла, что детей нельзя купить и привела в наш мир чудовищ, которые могли и хотели его погубить. Это причинило боль Кэртиане и обернулось большим злом и многими смертями. Люди не простят тебе этого, но Создатель милостив, а Кэртиана любит всех своих детей. Отныне твой путь — служение. Ты будешь помогать в больницах, будешь перевязывать гнойные раны, будешь выносить за нищими, облегчать страдания умирающих, и будешь безропотно принимать все, что люди пожелают тебе дать. А теперь иди.
Кальдмеер поднялся. Следом за ним с трудом встала на ноги Луиза. Шатаясь, она побрела прочь, и люди спешно уходили с ее пути, боясь коснуться, словно она была прокаженной.
Глядя ей вслед, Вальдес пропустил момент, когда в круг вышел Лионель Савиньяк с пистолетом в руке и навел оружие на Кальдмеера. Он дернулся было вперед, то ли прикрыть Ледяного, то ли выбить оружие у Савиньяка, но оказался лицом к лицу с монахиней, одной из тех, кто пришел с Кальдмеером, и как на стену налетел на звезды в ее глазах.
— Ни у кого нет власти причинить ему вред, — тихо сказала монахиня. И ее голос был похож на звон серебряных колокольчиков.
Лионель нажал на курок. И пистолет взорвался в его руке, опаляя лицо и непоправимо калеча. Лионель упал. А Кальдмеер покачал головой.
— Окажите ему помощь.
И снова приказ бросились выполнять не пришедшие с ним, а талигойцы. Словно Кальдмеер имел право им приказывать. Словно это было правильно. И только подумав это, Вальдес понял, что действительно это было правильно, потому что за Ледяным стояли такие силы, не подчиниться которым не мог никто. Хотя нет, не стояли, Кальдмеер сам стал воплощением то ли Создателя, в которого Вальдес раньше не верил, то ли Четверых, то ли воли самой Кэртианы. И тот, кем он стал, имел право на все. И мог — все.
Хотя кое-кто с этим был не согласен.
Толпа снова пришла в движение, пропуская Рокэ Алву. Он был бледен до синевы, его глаза сверкали. В одной руке он держал кинжал. Но он не собирался нападать. Остановившись в нескольких шагах от Кальдмеера, он надрезал себе ладонь и, позволив крови стекать на землю, заговорил.
— Пусть Четыре Волны унесут проклятия, сколько б их ни было. Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько б их ни было. Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было. Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько б их ни было. Убирайся. Правом короля и Сердца я приказываю: убирайся и забери с собой мертвого клятвопреступника!
Молодой спутник Кальдмеера дернулся было, но Ледяной сжал его плечо и мягко заставил отойти себе за спину, а сам подошел к Алве, совершенно спокойно переступив через алые капли. Алва вздрогнул, неверяще взглянул на землю и отступил на шаг.
— Ты так хотел, чтобы тебя считали безумцем и негодяем, что в конце концов стал и тем, и другим, — сказал Кальдмеер. — Ты забыл свой долг короля и Сердца. Ты забыл, что власть — это ответственность за каждого, кого принял под свою руку, за их жизни, за их решения, за их ошибки. Власть Сердца — это ответственность не только за людей, но и за мир. Сердце должно лечить, поддерживать и восстанавливать, а не разрушать, калечить и убивать. Ты не имел права уничтожать древнюю кровь.
— Я делал то, что считал нужным, — возразил Алва.
— Верно, но следовало делать то, что было должным. Если бы ты делал то, что должно, Кэртиане не пришлось бы просить помощи и защиты у любого, кто мог ее услышать, и меня бы здесь не было. Смотри, как должно было быть, — Кальдмеер положил ладонь на лоб ему. — Смотри и живи с этим.
Лицо Алвы исказилось. Глаза закатились. Его затрясло, а из горла вырвался то ли стон, то ли хрип. Это продолжалось всего несколько мгновений, а потом Кальдмеер опустил руку, и Алва упал на колени закрыв лицо ладонями.
— Живи с тем, что мог бы быть счастлив. Живи с тем, что тебе не быть последним и все, что ты пережил, было напрасно. Живи с тем, что все клятвы, данные тобой когда-либо, будут нарушены.
Алва все-таки нашел в себе силы отнять руки от лица.
— Я никогда не нарушу своих клятв, — хрипло сказал он. Его лицо с кровавым отпечатком ладони было ужасным.
Кальдмеер покачал головой.
— У вас не будет выбора, герцог. Как не будет выбора ни у кого, — его голос внезапно изменился, став глубже и грубее, словно кто-то другой говорил через Кальдмеера. — Кэртиана чуть не погибла, потому что люди забыли должный порядок вещей. Теперь настало время расплаты. Искупление ждет каждого. Его нельзя избежать или отсрочить. Каждый должен будет исправить причиненный миру вред. Либо исправить, либо исчезнуть. Такова воля Кэртианы, и Создателя.
Приговор прозвучал. И никто не сомневался, что он окончателен, и оспорить или смягчить его невозможно.
Ледяной же, озвучив вердикт, шагнул обратно к своим сопровождающим. Ричард Окделл немедленно оказался рядом с ним, взял его руку и положил на свое плечо. И только тогда Вальдес сообразил, что Кальдмеер слеп. Сердце защемило.
А Ледяной, словно почувствовав это, обернулся.
— Зачем вы покинули Хексберг, господин Вальдес? Ему же плохо без вас. У него не осталось больше хранителей. Вам стоит вернуться и как можно быстрей. Идемте. Мы поможем сократить путь.
Монахиня с глазами кэцхен улыбнулась и протянула Вальдесу руку. Как когда-то давно на Горе, когда Вальдес, еще не ставший Бешеным, пришел туда первый раз.
Кальдмеер пошел вперед все той же ровной и на первый взгляд неторопливой походкой, оставляя за спиной все еще стоящего на коленях Алву. Люди расступались перед ним. Только подровнявшись с Робером Эпине Кальдмеер на минуту остановился и тихо сказал:
— Ты не имел право продавать то, что было завещано тебе предками. Сила Повелителя — это не отрез шелка и не золотая безделушка. Этого нельзя исправить и простить. У тебя есть год.
Робер поник, а потом внезапно вскинулся, как вскидывает загнанная лошадь в последнем смертельном рывке.
— А что будет с теми, кто покупал?
— А им отпущен Круг.
И Кальдмеер пошел дальше. Этот короткий разговор словно завершил что-то, отгородил и запечатал, потому что все напряжение, все ожидание, тревожная неизвестность и порожденный ею страх разом схлынули, оставив ощущение, а может быть и знание о том, что все самое страшное уже позади.
Кальдмеер вошел в Акону под приветственные крики. Ему под ноги сыпались цветы. Женщины подносили ему детей, прося благословения. Он улыбался и благословлял, не отказывая никому. Люди смеялись, обнимались, не делясь на сословия и чины. Вальдес никогда не видел такой радости, такого всеобъемлющего ликования, такого яркого и безоблачного всеобщего счастья. Он не заметил, как сам начал улыбаться.
Узкие улочки Аконы как-то незаметно сменились широкими мостовыми какого-то северного города, потом пестрыми южными садами Марикьяры, которые уступили место холтейской степи, а та в свою очередь превратилась в жаркую пустыню Багряных Земель, полусожженная Олларая внезапно стала дриксенским военным лагерем, а тот поднялся морисскими минаретами. И везде к Кальдмееру выходили люди. Везде его ждали и везде радовались. И везде Кальдмеер говорил с кем-нибудь, выбирая по одному ему известному принципу. Иногда эти разговоры слышали все, иногда только его собеседник.
Вальдес не мог сказать, сколько длилось это странное путешествие по городам, странам и континентам. Над ними всегда был рассвет, не ощущалось ни голода, ни жажды, не было усталости. Он обратил внимание, что не только он один присоединился к процессии. Иногда идущие за Кальдмеером монахи предлагали кому-то из толпы пойти с ними, кто-то соглашался, кто-то нет, монахи не настаивали. Иногда те, кто согласился, оставались в других городах.
В конце концов круговерть городов, деревень и поселений настолько захватила Вальдеса, что он не заметил, как оказался стоящим, перед воротами собственного дома в Хексберге.
— Здесь мы вас оставим, — сказал Кальдмеер, протягивая ему руку. — Берегите свой город. Он этого заслуживает.
— Спасибо, — только и смог ответить Бешеный, пожимая мозолистую ладонь и вглядываясь в строгое отмеченное шаром лицо, как он думал тогда, последний раз, стараясь запомнить все до мельчайших деталей.
Он не удивился, когда узнал, что путь Ледяного закончился в Агарисе, где бывший дриксенский адмирал принял сан и стал Эсперадором. И оспорить это не посмел никто. Недовольства можно было бы ожидать от Ордена Истины или Ордена Чистоты. Да только некому было возражать — два Ордена, все от магнусов до послушников, просто исчезли в одну ночь, ту самую, после которой Кальдмеер пришел в Акону. И как-то разом вспомнилось жесткое «Либо исправить, либо исчезнуть». И новый Эсперадор одним из первых указов запретил их восстанавливать в течении Круга.
Мир менялся. Он, словно выздоравливающий человек после долгой изнурительной болезни, наполнялся силой и радостью жизни. Восстанавливались пострадавшие в Излом города. Раньше их бы оставили, но теперь по примеру Агариса поднимали из руин и пожарищ. Люди успокаивались, становились добрее и тише. Даже веселый и шумный Хексберг как-то притих, став скорее мечтательным. Только на Горе теперь было пусто. Кэцхен исчезли. Больше не было задорного смеха серебряных колокольчиков, больше никто не играл с нитями жемчуга на ветвях и никто не звал танцевать. Вальдес скучал по ним. И скучал по Кальдмееру. По тому, что было между ними, и по тому, чего не случилось и уже не случится. Вальдес не пытался облечь в слова свои чувства. Он просто помнил. И скучал. Пока однажды курьер не привез письмо и приглашение в Агарис.
С тех пор Вальдес приезжал в этот город так часто, как только мог. И всегда находил здесь радушный прием.
Тихое шуршание отвлекло от воспоминаний. Монахиня с печальными прозрачно-зелеными глазами пришла узнать, разделит ли господин вице-адмирал вечернюю трапезу с Эсперадором. У нее была очень бледная кожа, а из-под рясы то и дело выглядывал кончик чешуйчатого хвоста.
За ужином они с Кальдмеером снова говорили обо всем и ни о чем. Как и на следующий день. Как и через день. Корабли Талига должны были задержаться в порту всего лишь на неделю, и Кальдмеер все время, которое мог выделить, посвящал Вальдесу. Но они оба знали, что этого будет недостаточно, все равно что-то останется недосказанным, недообсужденным, нерассказанным.
В последний вечер перед прощанием они гуляли по саду. Кальдмеер держался за плечо Вальдеса. Не то чтобы он нуждался в поводыре здесь, в собственной резиденции, но оба делал вид, что это не так. Тогда Вальдес все-таки решился задать вопрос, на который так и не нашел ответа.
— Почему именно эсператизм? Неужели вы все еще верите в Создателя? После всего, что пережили?
— Теперь я точно знаю, что Создатель существует, — ответил Ледяной. — А эсператизм, наверное, потому что мне самому так проще. Я не один десяток лет прожил в этой вере. Людям нужно во что-то верить и чем-то руководствоваться. И эсператизм ни чем не хуже любой другой религии. Можно было придумать что-то другое, но я не вижу смысла в том, чтобы рушить крепкий дом. Иногда достаточно сделать в нем ремонт.
— Не все исповедуют эсператизм.
— Но его знают и к нему прислушаются. А новая религия, сколько времени ей потребуется на становление? К тому же Создателю неважно, как мы молимся, важно, что молитвы идут от сердца.
Они помолчали, а потом Вальдес спросил и тут же обругал себя за вырвавшийся вопрос.
— Ваше зрение — это часть искупления?
Кальдмеер усмехнулся.
— Мое искупление — это сутана Эсперадора, Ротгер. А зрение… Там, на Террасе Мечей, я видел слишком многое. Мне показали, какой была Кэртиана до того, как в нее пришли Четверо, показали какой она стала под Их рукой, как изменилась, когда Они ушли. И в какой-то момент всего увиденного стало слишком много и то ли глаза отказались смотреть, то ли разум отказался воспринимать то, что они видят. Впрочем, как мне было сказано, это только на одну жизнь. Как и сутана Эсперадора. На очень долгую жизнь, но всего лишь на одну. В целом я уже привык к слепоте, но иногда она раздражает. Особенно, когда Ричард боится меня расстроить и пропускает в письмах некоторых господ особо неприятные моменты. Никак не могу ему втолковать, что в своей жизни я читал и слышал еще и не такое.
— Насколько долгой будет ваша жизнь? — спросил Вальдес, чувствуя, что ответ ему не понравится.
— Долгой, Ротгер, очень долгой. Вы уйдете значительно раньше.
— И все же?
— До следующего Великого Излома. Когда он пройдет, я смогу умереть и родиться вновь, хотя и только в пределах Кэртианы, но уже свободным.
Вальдес похолодел. Он представил себе четыре бесконечных столетия, которые должен будет прожить Кальдмеер, как он будет снова и снова терять тех, к кому успел привязаться, как раз за разом рядом с ним будут оставаться только астэры, и ему стало тошно.
— Никуда я не уйду, — тихо сказал он. — Пусть за мной приходит кто хочет, я вас не оставлю! Никогда!
Пальцы Кальдмеера до боли сжали его плечо.
— Ротгер, не надо так говорить, — в голосе Ледяного появилась сталь. — Мои названные сестры могут принять ваши слова за чистую монету.
— Так пусть принимают! — Вальдес остановился, повернулся и схватил Кальдмеера за плечи.
— Это не шутки, Ротгер.
— А я и не шучу.
Внезапно Кальдмеер повернул голову, словно услышав что-то. Он никогда не выглядел слепцом, но сейчас, Вальдес готов был в этом поклясться кровью, он действительно видел что-то недоступное человеческому глазу.
— Нет, — произнес он властно. — Я сказал: нет!
Вальдес вгляделся в вечерние тени и ему показалось, что он различил среди аккуратно высаженных деревьев два женских силуэта.
— Да, — сказал он, обращаясь к ним. — Я не отступлюсь.
— Вы не понимаете, на что себя обрекаете.
— А вы понимал, когда шли в Гальтару?
— Я знал, что будет нелегко, — возразил Кальдмеер.
— Я тоже знаю, — упрямо сказал Вальдес и почувствовал, как сквозь него прошло что-то очень холодное. Окружающий мир на миг померк. А когда свет и краски вернулись Вальдес обнаружил, что почти висит на обнимающем его Кальдмеере. Он восстановил равновесие и попытался высвободиться из объятий. Кальдмеер отпустил его.
— Когда-нибудь вы об этом пожалеете.
— Вряд ли. В конце концов, это всего лишь на каких-то четыреста лет, — улыбнулся Вальдес, снова повернулся к теням и поклонился. — Я благодарю вас, прекрасные эреа.
Тени двинулись, словно деревья качнулись на ветру, хотя вечер был тих и спокоен.
Кальдмеер снова положил ладонь на плечо Вальдеса.
— Раз уж вы взялись составить мне компанию на ближайшие четыреста лет, то, пожалуй, я познакомлю вас с главными сокровищами Агариса. Все равно собирался это сделать, правда, чуть попозже.
С этими словами он повел Бешеного обратно к резиденции. Пройдя по тихим сумрачным коридорам, они попали в маленький внутренний дворик, усаженный деревьями. Посредине был небольшой фонтан, а у дальней стены стояла пара скамеек. На бортике фонтана сидел мальчик лет девяти-десяти и увлеченно читал какую-то книгу. У него были каштановые волосы и тонкие черты лица. На скамейке дородная женщина качала колыбель, что-то тихо напевая себе под нос. У ее ног на траве играли еще трое детей лет трех-пяти. Один из них был блондином, второй то и дело убирал лезущую в глаза русую челку, а третий недовольно дергал себя за смоляную прядь. Дорогу к детям и, видимо, их няньке преграждал огромный угольно-черный пес, настолько лохматый, что казался бесформенным. Второй, темно-коричневый, немного меньше лежал чуть в стороне, положив морду на лапы. Почуяв чужих, черный пес повернул морду. Закатное солнце отразилось его глаза, заставив их на миг вспыхнуть огнем. Коричневый тоже поднял морду и внимательно оглядел пришедших, но видимо признал за ними право находиться здесь и снова опустил морду на лапы. Женщина, заметив движение собак и увидев пришедших, хотела было подняться, но Кальдмеер остановил ее жестом руки и прижал палец к губам.
— Четыре будущих Повелителя и Сердце, — тихо сказал он. — Будущее Кэртианы.
— Вы забрали их у родителей? — Так же тихо спросил Вальдес.
— Ариго и Райнштайнер сами привезли сюда своих детей и могут приехать в любое время и забрать их тоже в любое время. Хотя это и небезопасно. Мы вычистили Скверну, уничтожили крыс, но кое-кто из их слуг еще остался, и даже угроза небытия их не останавливает. Малышей дважды пытались убить, а сюда никто из желающих им зла просто не пройдет. Матери Алана и Мишеля умерли при родах. Робера Эпине тоже нет в живых, а Ричард проводит с детьми все свободное время.
— А Рокэ?
— Он не пожелал знать, что у него есть сын. А мать от ребенка отказалась.
Кальдмеер развернулся и поманил за собой Вальдеса.
— Мы воспитаем детей, мы дадим им все знания, которыми владеем, мы расскажем им кто они, какая ответственность на них лежит, — говорил он, идя по коридору, — Но им нужен кто-то, кто расскажет о мире за границей Агариса и покажет его, кто научит их проказам и шалостям, кто будет смеяться вместе с ними и хранить их тайны. Кто-то кто станет им не родителем или наставником, а старшим братом, добрым дядюшкой или просто другом. И я бы хотел, чтобы таким человеком были вы, Ротгер.
Вальдес оглянулся на светлый прямоугольник выхода во дворик.
— Я разучился смеяться, — признался он.
— Вы научитесь снова.
— Тогда я согласен.
На следующий день пришло время прощаться. Они стояли в кабинете Кальдмеера и как всегда не знали, что сказать. Вальдес с иронией подумал, что за четыреста лет они, возможно, и научатся обходиться без неловких пауз.
— Я вернусь к зиме, и постараюсь заглянуть летом, — сказал он, пожимая сильную ладонь.
— Летом у вас много работы, Ротгер. Войны нет, но пираты остались. Так что вряд ли, — возразил Кальдмеер.
— Люди не меняются, — улыбнулся Вальдес.
— Меняются, но медленно. Идите к своим кораблям, Ротгер, и к своему городу. Хексберг успел по вам соскучиться. До встречи.
— До встречи, Олаф.
Вальдес развернулся, чтобы уйти, но у самой двери Кальдмеер окликнул его.
— Ротгер.
Вальдес повернулся.
— Если бы был какой-то другой путь, я бы воспользовался им. Если бы хоть кто-то еще, из услышавших мольбу Кэртианы, встал на ту дорогу, я бы с нее сошел.
Вальдес в два шага преодолел разделявшее их расстояние, взял руку Кальдмеера и прижал к своей щеке.
— Если бы я знал, что так все обернется, я бы пошел по той дороге рядом с вами. В конце концов, это ведь всего лишь на одну жизнь.
— На каких-то четыреста лет, — Кальдмеер улыбнулся, скрывая горечь.
Вальдес повернул голову и поцеловал его ладонь, а потом стремительно развернулся и вышел. В приемной его ждал посланник, имени которого Бешеный так и не узнал. Он проводил Вальдеса до пристани и пожелал счастливого пути.
Поднимаясь на борт «Франциска Великого», Вальдес еще раз оглянулся и посмотрел на белый сияющий Агарис. Возможно, когда-нибудь он научится любить его. Город, в котором живет Олаф Кальдмеер, стоит того, чтобы попытаться.

Конец.