Пир

[OE-fest]

Название: Пир
Автор:
Пейринг: условный алвадик. Рокэ Алва, Ричард Окделл, Лионель Савиньяк, Ротгер Вальдес, Ойген Райнштайнер и прочие.
Категория: джен
Жанр: притча
Рейтинг: G
Размер: мини, 1417 слов
Краткое содержание: еще один способ спасения Кэртианы на Изломе
Предупреждения: посвящается всем "Пирам" от Петрония до Д. Норфолка
Примечания: написано для феста "Лекарство от Рассвета" в рамках свободного участия
Отношение к критике: нейтральное


Ужин задерживали. Ричард с радостью счел бы это проявлением жестокости тюремщиков, но кормили его здесь не хуже, чем в свое время в Надоре. Даже удивительно: еще при Альдо горожане жаловались на подступающий голод, и вряд ли потом в зачумленную Олларию торопились торговцы с телегами.

Ричард постучал в дверь, но стражник, вопреки обыкновению, не отозвался. Вымерли они там, что ли? Или все-таки решили заморить его голодом?

Он не обольщался насчет своей участи, но одно дело — казнь быстрая, другое — медленная и мучительная. Ричард отпил воды из кувшина и попытался призвать к порядку разгулявшееся воображение. Завтра на допросе он непременно пожалуется на нерасторопность. Или не пожалуется: Человек Чести не должен обращать внимание на мелкие лишения. Просто в тюрьме время тянется так медленно, что ужина ждешь, как праздника...

Ричард улегся на кровать, накрыл спрятал голову под подушку и принялся вспоминать сказку о пире. Сказок старая Нэн знала бессчетное количество, в дворецкую приходили слушать горничные, поварята и даже конюхи, но эту она рассказывала поздними вечерами, шепотом и с оглядкой на дверь, не услышит ли кто-то из господ. Это было еще до смерти отца, Ричард был совсем мал, но таинственность, окружавшая историю, прочно запала ему в душу.

— ... и будет это последний пир, который превратится в первый, пир для нищих и королей, для разбойников и праведных. Каждому на нем дадут то угощение, которое ему следует, и такого угощения еще никто никогда в мире не ел. Будут там и орехи, и яблоки, и хлеб, и баранина, и пиво… — Нэн задумывалась, а Ричард подсказывал:

— И пряники!

— И пряники, и другие сладости. И каждый будет радоваться. А если не соберут пир, то погибнут, и тот, кто не придет на него, тоже погибнет...

Матушка сказала бы, что это — Рассвет, перетолкованный еретиками, но матушка ни разу не слышала этой сказки. Ричард и сам так думал, но когда ему случалось уснуть без ужина — будучи наказанным в детстве или в Лаик, — он всегда представлял себе этот чудесный пир и бесконечные столы, заваленные яствами.

Как-то в Варасте он поделился этой историей, и оказалось, что у адуанов есть похожая. Эр Рокэ вроде бы и не слушал, но...

Двери грохнули, должно быть, стражники наконец вспомнили о своем долге. Ричард притворился спящим, чтобы никто не решил, будто он изголодался.

— Вставайте, юноша.

— Монсеньор?!

Алва приходил к нему в камеру лишь однажды, вместе с дознавателями, и ничего не спрашивал, только слушал ответы.

— Идемте.

— Куда?

— Сейчас увидите.

Карета тряслась по булыжникам, Ричард терялся в догадках: суд? Свобода? Казнь? Его не связали и не заковали, даже не взяли слово, что не попытается бежать. Он незаметно напряг и расслабил руки и ноги, проверяя, не ослабли ли они от тюремного безделья. Куда же его везут? Окна были плотно зашиты тканью, дворец, судя по времени, уже проехали, особняк Алвы — тоже...

— Эр Рокэ, что это?!

— Ужин, юноша.

Вдоль Данара, сколько хватало глаз, стояли столы, крытые простой белой тканью, Ни одна площадь, ни одна улица Олларии не вместила бы их. А толпа — если и дальше было так же людно, то здесь, должно быть, собрались не только горожане, но и парочка окрестных деревень. Ричард торопливо оглядывался, то и дело замечая знакомых. Никто не удивлялся его присутствию, но и не спешил здороваться: ни Робер, ни эр Лионель, ни Валме, ни прочие. Все молча рассаживались за столом, не разбирая мест.

— Вы думали, юноша, что последний пир — это сказка? Если бы вы чаще навещали библиотеку, пока были оруженосцем, могли бы прочесть то, о чем забыла ваша нянька. Пир должен быть дан на Изломе во славу Абвениев, иначе разверзнется земля, выйдут из лесов звери и дикие люди, посыплются с неба скорпионы... В общем, до скорпионов решили не доводить. Садитесь. По преданию, даже последний колодник должен разделить пир наравне со всеми.

После такого напутствия Ричард смолчал, когда его соседом по левую руку оказался Джанис, тот самый моряк, которого Рокэ когда-то назначил королем Висельников. Сам Алва сидел по правую, а следом за ним — какой-то мещанин. Только теперь Ричард пригляделся к угощению: грубый хлеб, даже не смешанный, а из чистой ржи. Яблоки были, но чуть ли не из дичков, кислые даже на вид; копченые ребра, козий сыр, каша...

— Казна пуста. Каждый принес то, что смог. Ешьте, юноша, вы голодны.

— И каждому будет дано то, что ему потребно, — Ричард узнал во вставшем неподалеку Левия, но выбраться из-за стола было не так просто, пришлось слушать.

Он взял ломоть хлеба, решив, что это все-таки лучше бакранских угощений, откусил и даже зажмурился от неожиданности.

Кусок был мягок и рассыпчат, как пряник, испеченный старой Нэн, когда она еще была помоложе и хлопотала иной раз в поварне, балуя их, малышей. Даже мятный холодок был тот же, и медовая сладость, — Ричард, не веря себе, откусил еще...

Этот был сладок иначе: как измолотый в муку миндаль, смешанный с медовым сиропом и патокой, превращенный в крепкий, душистый марципан. Захотелось пить, — в кувшине была вода, но во рту она казалась свежим молоком и совсем слабо отдавала горечью, как случается, когда пастухи недосмотрят, и стадо уходит через гору пастись туда, где растет полынь...

Ричард не смотрел по сторонам и не видел, как едят другие: кто-то торопливо, утоляя застарелый голод, кто-то медленно, откусывая маленькие кусочки и тщательно их разжевывая.


— Голубой сыр, — Марсель отщипнул еще крошку, смакуя резкий вкус. — А это с орехами и белой плесенью. Корочка на языке гладка, но не суха, должно быть, вылежался в меру. Хорошо запивать его вином, лучше всего "Слезой"…

И в кувшине, конечно же, оказалось золотистое вино, а новый кусок напомнил о празднествах, которые задавали в Валмоне на всю округу. Батюшка любил удивить гостей редкими блюдами: птица, приготовленная так, что ее не отличить было от мяса; кабан, фаршированный каплунами, начиненными, в свою очередь, рябчиками, наполненными смесью лимонов, орехов и оливок, и все это румянилось, пузырилось на вертеле, благоухало и капало прозрачным соком...


Лионель Савиньяк тоже помнил угощение в Валмоне, но сейчас ему казалось, что он никогда не пробовал ничего вкуснее, чем жаренная на углях вырезка. Она была так вкусна, как только может быть дичь, добытая не более часу назад, для охотников, преследовавших ее весь день до изнеможения своих и конских сил; едва присыпанная солью, запитая вином, для голодных юношей она была лучше целого стола. Изжаренная в меру, до румяной пахучей корки, но не жесткая, она так и разделялась на волоконца. Должно быть, хорошо нагулялся этот олень на летних травах; а неподалеку краснеют кисловатые ягоды, и нет лучше приправы к такому мясу, чем они.


Вальдес хмыкнул: он поручился бы, что этот лосось выловлен в Хексберг, но слишком нежна рыба, чтобы довезти ее до Олларии свежей, не соленой и не сушеной. А в том, что это хексбергский лосось, сомнений не было: только он бывает таким мягким, сам тает во рту, даже жевать его невозможно — вдохнул, и уже растворилась на языке рыбья плоть, ешь ее и ешь, и наесться не можешь. Над его стаканом так и поднимался душистый парок, веяло от него корицей, гвоздикой, имбирем, поздними яблоками и апельсиновыми корками.


Ойген Райнштайнер вдумчиво перемалывал челюстями упитанного гуся, лишь косточки оставались на тарелке. А еще лучше было запивать его темным пивом с такой густой и плотной шапкой, что ее можно было брать ложкой, как сливки, и само пиво казалось густым. Оно не горчило, не ударяло в голову, не было слишком резким, и был в нем вкус вызревшего зерна, обласканного солнечным, нечастым на севере днем; такого спелого, что хозяин радуется, растирая его между твердыми пальцами и пробуя мучнистую мякоть. И веселье хмеля было в пиве, душистое и играющее песней в горле и на кончике языка; а если выпить слишком много его, то ноги подведут и не встанут, как у работника, весь день жавшего снопы ячменя и до соленого пота таскавшего корзины с хмелем...


Каждый за столом смотрел в свою тарелку, удивляясь, радуясь и смахивая порой слезу. И никто не замечал, как разглаживались морщины и распрямлялись плечи, но каждый чувствовал, как прибывает в теле сила и бодрость.

И никто не заметил, как присели за столы еще четверо, все разные на вид и при этом неуловимо схожие, как братья. И простое угощение у них тоже обернулось своим: у кого медом, собранным пчелами с цветов, не растущих ни на каких лугах, у кого вином, выжатым из винограда, которого не собирали ни на одном винограднике; у кого хлебом, который не пекли ни в одной печи; у кого рыбой, что не плавала ни в каких морях.

Ричард потянул носом: ему почудилось, что справа пахнуло крепким шадди.

— Как это может быть, эр Рокэ?!

— Последний пир, юноша. — Глаза Алвы были нестерпимо синими.

— Первый. — Четверо незнакомцев в ярких плащах стояли за спиной. — Теперь — первый.